Здесь живет поэзия MICKIC

 

 

  Плач по тореро
(Мёртвый тореро, Эдуард Мане,
1864, Вашингтон, Нац. худ. галерея)

Как упал он, прошло мгновенье,
а казалось, лежит здесь вечность.
О,песок окропившая млечность,
память кровная в круге забвенья!

О, янтарная кровь арены,
пропитавшая желчь изумрудов,
что хранятся в песчаных грудах
желтоглазой дикой гиеной!

На песок, просеянный на арену
из песчаных часов его жизни,
кровь сочится из рваной вены,
как вино в театральной тризне.

И, как к глиняной винной чаше,
сладость винную смерти отдавшей,
крошка хлебная,с края приставшая,
слитком света, песчинкой ставшая.

Алым светом песчаной мантильи
след росистый впитают песчинки
с лепестка оторвавшейся бандерильи,
смертоносной стальной тычинки.

Лишь мгновение длится вечность
сна цветочного
                           бабочки чуткой,
по ладони песчаного перламутра
рассыпающей быстротечность.

О, бессмертная бабочка смерти!
На ладони песчаного бриза
чутким флюгером крыльев каприза
плещет веер твоей круговерти,

чёрный веер с траурною каймой,
орошённой песчаной росою,
как кровавою полосою,
оттенён жёлтым светом и тьмой.

О, игрушка в жестоком веселье!
Ты затянут воронкой песчаной
в круг арены, на дно ущелья,
и оставлен, недвижный и бездыханный,
брошен куколкой деревянной...

Желтолицая маска арены
лик царицы тьмы прикрывает
и морщины следов расправляет
под солёной волною песчаной пены.

Холодна твоя грудь, раскалённая солнцем,
как надгробные плиты могильных курганов,
как в колодезном мраке соборных органов
отражённое эхо песочного донца.

Ты оплакан соборным органом,
облачённый в траурные одежды,
кажется, чуть подсмеивался над балаганом,
что разыгрывают невежды...

Только мать тебе было жалко:
чуть она помешалась с горя,
брила сына со старою приживалкой,
имя детское шёпотом вторя,

и боялась всё время щёку порезать,
и смотрела на суточную щетину,
как в песок, черневший на дне плотины,
и чернела в бесслёзной, скорбной аскезе,

и сжималось сердце зимнею полыньёй,
и глаза потемнели, как в погребе лёд,
и поминочной хлопотнёй
начиналось начало скорбных хлопот...

И в безропотности утрат,
и в привычности жертвенного венца
продолжался танец счастливчика и удальца,
продолжался корриды ад:

круг арены
                     ракушечною пружиной
миражом взвихряет гончарный бред:
опрокидывая поминальный тост,
поднимался тореро в полный рост
перед зрителем, как пред
повёрнутой на бок картиной...

14.04.95

 

                    Флейтист                                           

   (Адриан Броувер, между 1631 - 1638гг.)

Тёплый сумрак за клином света
из проёма невидимых окон
на портрете, печалью согретом,
дремлет в сеточке рыжих волокон...

В паутине сколов и трещин
по фарфорово-лаковой глади
заплуталась наивность бездельщин
завитком нотной шуточной пряди,

и простейшая музыка льётся
из простейшей трубочки с дырками,
и глазами флейтист смеётся,
и - бордовый берет на затылке,

и закрученный лихо-весело
ус топорщится, музыке вторя -
- непроглядно-кофейное месиво,
изумрудно-кофейное море!

Он играет, а я рисую,
он смеётся, а я - в печали:
где найти мне такую простую
краску цвета морской эмали?

Где найти мне под плеск прибоя
краску цвета уснувшей дали
с кислым привкусом соли и боли,
с горьким запахом винной ткемали?...

Только что то опять возвращает
к тёмной заводи светотени -
- мой флейтист озорно играет
нежным голосом сельской свирели.

30.06.96.

 

  Фрукты и попугай
(Ян Фейт, 1611-1661)

Вид натюрморта представляет
небрежно сдвинутую вазу
на край стола, что покрывает
красиво скомканная скатерть,
которой складки обнажают
торец студийного стола,
сливающийся с мраком фона
по тонкой грани светотени...

в причудливом переплетении
цветов застывших махаона
гроздь винограда в полной вазе
перевивает листья груши,
переливаясь в складки мрака
и зеленея гуще, глуше...

плоть раскалённая малины
в студёной чашечке фарфора
пылает, точно жар каминный
искристым углем Эосфора...

Смотри, из мрака проявляясь,
сидит на ветке виноградной,
застывший в позе зрелой сливы,
волконскоитный попугай!
Он, не моргнув, сидит три века,
не шелохнувшись, изучает
всех зрителей хитрющий глаз.

И так и жди, качнётся ветка
и, перламутром отливая,
крыло взметнётся изумрудно,
и он, переминая лапы,
пройдётся по столу не раз!
И затвердит, как заведённый,
слова, что слышал все три века,
на всех наречьях-языках.
Конечно, можешь всем не верить,
особенно, что понедавней.
Но как бы ни был ты рассеян,
смотри, слова не пропусти
те, что твердил ещё художник,
те, что теперь пернатой тайной
летят с ожившего холста!

И ты узнаешь, где художник
хотел бы провести границу
меж оживленьем неживого
и сном, что кажется живым:

вот так на древнем натюрморте
живут плоды, как птички рая,
и замер в обмороке сонном
декоративный попугай...

01.07.96

 

 

Охота на леопарда
(Пауль де Фос, около 1596 - 1678)

По траве кроваво-росистой
катит яростной каруселью
травля кошки лунно-пятнистой.
Рвётся с лаем борзое веселье

на клочки лунно-огненной шерсти,
на шматки предсмертных оскалов,
на сжигающий сполох смерти,
на  глазницы мёртвых опалов...

Окровавленный круг замыкает
медь девиза с ошейника дога:
"На охоту уходим стаей,
а на смерть - одинока дорога!"...

И охотника вновь одурманит
миг погони азартной и шалой,
как погладит кинжальные грани,
как припомнит, как дрожь обжигала

утром, звякнув серебряной пряжкой,
удилами холодной уздечки,
запах гона в сонливой оттяжке,
дух болота, леса и речки...

И потом пред камином растает
свет пятнистый, как шкура зверя,
и внезапно с оружьем застанет,
как сообщника перед дверью...

и житейский круг размыкает
эпитафия верному догу:
"На охоту уходим стаей,
а на смерть - одинока дорога!"

29.06.96

Монолог

...знаешь, когда одиноко,
пятна обоев на стенах
тают, как иней на окнах,
взмоют, как ширма над сценой:

из глубины пространства,
сжатого силуэтно,
маленьким парусом странствий-
- свечки маяк предрассветный...

или в тиснёных узорах
явственно проступает
глушь деревенских заборов
и за бордюрами тает...

если доверчиво вжиться
в явь колдовскую картины,
можно увидеть лица,
или свои же морщины...

в эти тиснёные сети
тянет, влечёт одиночество,
точно бы кто- то Третий
тайно нашепчет пророчество...

28.01.10.

  

Объявления Под ветрами смут, меж обыденных войн объявлений полощатся лепестки над руинами всех разорённых трой: "Обучу на рояле игре в три руки." ... Не проходит время гонений и зла, и изгнаний тропа горяча от следов. И опять вдруг листок попадёт на глаза: "Для шарманок: ремонт музыкальных валов."... Рваный лист на двери, как воззванье разлук, текст теряется в срывах беспомощных фраз, точно буквы бегут из опущенных рук: "Сочиняю реквием. На заказ."...